Давняя зарисовка, хотелось дарка и Уилсона на Теневом троне.Свет факела выхватил из полумрака бледное осунувшееся лицо, больше похожее на маску, чем принадлежащее человеку. Уиллоу замерла, выставив руку перед собой. Огонь гудел, жадный до воздуха, легкие полнились сыростью и стужей от каменных стен.
С лица — с той самой маски — на нее смотрели черные глаза, пламя отражалось в расширившихся зрачках. Глаза впивались в нее так, что тени шептались за спиной, и Уиллоу смотрела в ответ, пытаясь не замечать шепот. Тень подкралась к ней, положила ей на плечи незримые цепкие пальцы. Уиллоу поморщилась от омерзения, холодок пробежал по спине.
— Уилсон, — позвала она, в ее голосе звучала надежда. Тень позади дрогнула, в черных пустых глазах отразилось равнодушное любопытство.
Демон сидел на троне, окутанный мраком, как заботливыми руками. Тень любила и баюкала его, и странная колыбельная скрипела из граммофона, мерзко. Уиллоу ощутила, как надежда — это безвольное, глупое чувство для слабых — тает в ней, уступая разгорающейся злости в груди.
Она шагнула в сторону граммофона, с силой пнула его ногой. Игла процарапала пластинку, слетела в сторону, под сводами пещеры воцарилась звенящая тишина.
читать дальше— Ты?..
Уиллоу обернулась. Уилсон крепко зажмурил глаза, с усилием растирая лоб. Тень крепко обвилась вокруг его запястья, впиталась под кожу, и вены, ползущие из-под нее, просвечивали черным.
— Я.
— Какого дьявола ты здесь забыла?
— Не рад мне? — Уиллоу подошла к нему, глядя сверху вниз. — Напоминаю тебе о том, каково это — быть человеком?
— Заткнись.
Уилсон опустил руку, глубоко вздохнул. Боль все еще шумела под висками. Он прикрыл глаза, замер, пытаясь вновь почувствовать свое тело — хоть какую-то его часть. Он давно уже не чувствовал ничего, кроме мигрени и ненависти к треклятой колыбельной.
Уиллоу поджала губы.
— И как? — спросила она тихо. — Стоило того?
— Максвелл обманул меня.
— Неужели?
Уилсон поднялся с трона, сделал несколько шагов, разминая мышцы, и тень потянулась за ним, недовольно урча, преданная, хищная, с обожанием обвилась вокруг ног. В ее руках Уилсон казался другим. Он казался сильнее. Намного старше, власть бы определенно ему шла, если б не испивала его досуха.
Уиллоу многое хотелось бы ему сказать.
Она долго копила множество колючек у себя под языком, но отчего-то сейчас они все пропали. Демон прошел мимо, и огонь на факеле дрогнул вместе с ее сердцем: на долю секунды она испугалась, что тот потухнет.
Уилсон завел руки за спину, остановился подле столика с шахматами. Играл сам с собой?
Он шевельнул пальцем — ладья пропала в тени и появилась из нее на E8, сбивая коня.
— Зачем ты пришла?
— У меня не было выбора.
— Я спросил не почему. Я спросил — зачем.
Злость заалела на щеках Уиллоу больным румянцем.
— Наш лагерь сгорел, — произнесла она, — все наши запасы, одежда, шерсть… Все сгорело.
— Да, я видел, — Уилсон тихо засмеялся, тень на его плечах закопошилась и стала гуще. Он перешагнул офицером, подрубая пешку, офицера тут же подбил ферзь. — Кажется, Вольфганг?
— Никто не виноват.
Уилсон красноречиво вскинул бровь:
— В самом деле?
Он шагнул к ней, Уиллоу отстранилась. От него пахло холодом и смертью — и еще сумасшествием, странной горячкой, пляшущей у него в зрачках вместе с бликом факела.
Уиллоу смотрела на него — и никак не могла узнать.
Это был не Уилсон. Не смешной, нелепый ученый с дрожащим от волнения голосом и давними детскими мечтами. С живыми идеями и страстной погоней за несбыточной утопией. С его сказками на ночь о том, как все они вернутся домой. С его неоправданной верой.
С чувством, свойственным лишь слабым.
Теперь Уиллоу не видела в нем ни крупицы надежды.
Она вдруг почувствовала, как что-то жжется в глазах и как отчего-то сдавливает горло.
— Он просто хотел нас защитить.
— Но ты винишь его, так? — Уилсон протянул ей руку ладонью вверх. — Брось, родная, я ведь все вижу. Ты считаешь его пустоголовым кретином, не способным ни на что больше, кроме как махать топором. Ты думаешь, что зря доверила ему порох. Конечно, зря. Ты права, он виноват. Но отчего-то здесь стоишь ты, а не он.
— Потому что я допустила ошибку.
— О какой ошибке ты сейчас говоришь?
Уиллоу поняла, что плачет. Тихо, беззвучно, даже не замечая. Просто слезы катятся по ее лицу, просто стынут мокрые дорожки, оставленные ими. Эти слезы — сами по себе, и она с раздражением утирает их рукавом изорванной рубашки.
Она смотрит на протянутую ей руку, и тянет свою, крепко сжимая пальцы на ледяном запястье: ты был мне другом.
Она так устала не верить.
Жизнь учила ее этому с самого рождения. Не верить, не полагаться, не надеяться. Жизнь учила ее быть сильной — одиночку, брошенную на улицы, молчаливую воспитанницу детского дома. С самых ранних лет она мечтала быть сильной. Уиллоу верила только огню.
Кожа под пальцами даже не грелась, напротив — холодила ее саму.
Когда-то у Уилсона были теплые руки.
— Нет, — говорит она наконец, — ты не моя ошибка. И не тебе судить о наших. Я пришла просить. Извиняться мне не за что.
Она убирает руку, перехватывает ею факел. Перехватывая, она проводит им прямо у Уилсона перед лицом, тот ступает назад, и глаза его опасно сужаются.
— И с чего бы мне идти навстречу? — цедит он, едва обнажая зубы. — Думаешь, по первому твоему зову я выстрою вам новый гарнизон? Ты презираешь меня. Меня, мою силу, мою сущность. Ты отвернулась от меня. Ты бросила меня здесь.
— Я презираю не тебя, а твой выбор, — голос Уиллоу становится громче, ярость звенит в нем уроненной сталью. — Это ты бросил нас. Ты хотел власти.
— И я пришла просить, — продолжает она уже тише, — потому что думала, будто что-то в тебе еще человеческого осталось. Я думала, ты поможешь, потому что ты всегда отзывался. В тебе всегда было то, чего не хватало мне. Я думала… Я надеялась, что ты это сохранил.
Она замолчала. Факел в ее руке догорал, и этого огня уже не хватит на то, чтобы выбраться отсюда живой. На половину пути. А потом не спасет и зажигалка.
— Смерть никогда не была здесь большой проблемой, так? — и все же Уилсон повел рукой — огонь на факеле разгорелся зеленым ирреальным пламенем, заставил Уиллоу вздрогнуть от вспышки. — Тогда в чем беда?
— Грядет зима. Даже если мы очнемся, мы не протянем долго.
— Выходит, будете гнить в земле до самой весны. — Маска-лицо исказилась на Хиггсбери в смеющемся оскале. — Подумать только. Все страдания и горести племя человеческого. Голод, немощь, болезнь. Смерть. Неужели ты перестала замечать прекрасное, Уиллоу?
Демон опустился на трон, закинул ногу на ногу. Тень заклубилась вокруг, оседая у него на плечах.
— Я верну вам лагерь, — проговорил он, и Уиллоу едва слышно вздохнула, благодарно кивнув в ответ. Она уж было направилась к разинутой пасти массивных дверей, как вдруг тень догнала ее, обвилась вокруг горла, и Уиллоу почувствовала, как замерзает кровь у нее в венах.
— Ты приведешь его ко мне, — произнес шепот у нее над ухом. — Ты найдешь его, где бы он ни был. Ты притащишь его сюда.
— Он ответит, — зашептала тень, — он нам заплатит. За все.
-
-
15.07.2014 в 01:37Очень здорово вышло, автор! Практически сердце кровью обливается из-за всего, что происходит в этом фике. Уилсона непривычно видеть власть имущим, но однако круто.
-
-
02.08.2014 в 02:28