— И ты полагала, что сможешь спасти его, вынеся на солнце?
— Я думала, вся вина в осколке! — плакала Герда, и Кай, завернутый в холщовую ткань, лежал на ледяном полу у ее ног.
— Глупое дитя.
Королева склонялась над другим мальчиком. Застывшая кровь, посеребренная морозом, блестела розовым в инеевом свету, и Королева, играя тонкими белыми пальцами, разрезала коготком его сердце.
— Все веришь в глупые сказки. Детей забирает смерть, а не осколки. А осколки, — она подняла к свету острую льдинку перед тем, как залатать ее в мертвое мальчишеское тело, — делают их красивыми. Навсегда.
— Пожалуйста, — плакала Герда. — Пожалуйста, забери его.
Королева вздохнула, обратив взгляд в сторону Кая. Она махнула рукой, и морозный ветер сорвал ткань, обнажая гнилое, серо-синее, изъеденное трупными червями лицо.
— Глупая девчонка. — Королева с досадой покачала головой. — Теперь его не вернешь. Солнце растопило весь лед.
— Ах, Кай, — вздыхала Королева, чертя слово ВЕЧНОСТЬ на очередном хрустальном надгробии, — ты был таким красивым...
Герда плакала, и ветер выл кругом, враз обращая в лед ее слезы.

@темы: Fanfics, Fairytales

---

Королева издала сладкий стон, прижавшись к мягкой вздымающейся груди. Ее руки огладили бедра и нагую спину, открытое бледное горло. Она склонилась над спящей Белоснежкой, поймала губами ее теплое дыхание и застыла, долго вглядывалась в фарфоровые черты ее прекрасного лица, такие тонкие, правильные, такие совершенные. Черные локоны разметались по подушке, на скулах играл молодой румянец. Юность лучилась под ее кожей, и Королева не могла отвести глаз.
— Она — лучшее, что у меня есть, — произнесла Королева, погружая пальцы в горячее влажное лоно, неглубоко, лишь коснувшись ими плевы у падчерицы внутри.
— Мы укроем ее, Ваше Величество, — ответил старший из семи гномов, толпящихся у дверей. — Ее никто не найдет здесь.
— Надеюсь, что так.
Королева достала из-под мантии яблоко, подула на него, и вновь часть ее красоты влилась в плод, яблоко налилось, став красным, как живое сердце.
— Каждое утро пусть ест она эти яблоки, — молвила Королева, кладя его девушке в руки. — И пусть моя красота обернется ядом в тот день, когда она будет осквернена мужчиной.

@темы: Fanfics, Fairytales

---

Наверное, это случилось, когда он направил ружье прямо в лицо ублюдку. Да, наверное, именно тогда, а за спиной в панике сновали близняшки, Кудряш и тигренок Лили, и Тинкер, эта размалеванная потаскуха, истошно звенела брелками на своей заднице в короткой блестящей юбке.
Питер спросил:
— Ну что, ублюдок, теперь ты хочешь мне засадить?
Он спросил:
— Хочешь снова кончить мне в рот, суки сын?
У Крюка не было одной руки, и он не мог сложить ладони в молитве.
Так что Питер нажал на курок. Разнес ему череп в кровавое месиво. Ба! Ошметки прилипли к стенам, такие мокрые, яркие — даже в свете тусклых люминесцентных ламп. Глазная слизь вытекла на ворот. Как будто продырявили желток в воскресной яичнице. Вилкой. Ха-ха.
У Питера в папке указано, что он психопат.
Питер стреляет в людей. Разносит их мозги в клочья охотничьим патроном из папиной двустволки.
Он понял, что никогда не вырастет. Наверное, это произошло в тот самый вечер. Он прикончил ублюдка с крюком вместо левой руки, а потом облил тело керосином и бросил в него спичкой.
Питер спасается бегством от копов, ширяясь до посинения вен. 70 миллиграмм кокса — и ты в Неверленде. И ты никогда не вырастешь. И там, в Неверлэнде, это хорошо. Там стоит корабль в Русалочьей Лагуне.
В Неверлэнде Питер может летать.

@темы: Fanfics, Fairytales

---

19.01.2014 в 22:34

Пишет  giarossin:

"catching Charlie by the tail"

Уилсон и Уиллоу; джен; акварель, рапидограф

Грю любит слушать музыку.
Когда она подбирается слишком близко, Уилсону легко поймать ее за хвост. Уиллоу упрямо называет ее "глупой Чарли" на манер детской ирландской песни. Ведь, возможно, Грю подлезает к струнам затем, чтобы их перекусить. Потому что попытки Уилсона не сфальшивить на каждом третьем аккорде выдержат, и правда, лишь стальные нервы.
"Глупая Чарли", флегматично произносит Уиллоу. "Блюз двадцатых был куда невыносимее".
Но мелодии Уилсона становятся все лучше, отдадим ему должное.
Еще пара проб, и он сыграет "Stairway to heaven" так, что Уиллоу даже не поперхнется сигаретным дымом.


нарисовано в подарок для  Caelibem

@темы: Don't Starve

---

Название: Абстиненция
Персонажи: Шерлок Холмс/Джим Мориарти
Рейтинг: R
Жанр: даркфик, слэш
Размер: мини

— Или вот еще: старая городская легенда.
Голос звучит откуда-то справа. Шерлок морщится. Неприятный, скрипучий голос, как поскребли по стеклу наждачкой. Сейчас все кажется наждачкой, а его виски — расцарапанным мутным стеклом.
На улице уже темно. Фонари светят в битые окна. Здесь холодно, чертовски, или, быть может, у него озноб. На улице лето, а в доме — полость вне пространства и времени.
Если, конечно, это можно назвать домом.
Здание, поправляет себя Холмс, и сплевывает вбок осевшую на языке горечь. Голос справа никак не уймется.
— Так вот, городская легенда. — Настаивает он. — О парне, что пустил себе пулю в глотку. Слышали о таком?
К голосу прибавляется еще несколько наждачек. Шерлок упирается ладонями в стену у себя за спиной и пытается встать. Мышцы болят. Ломит каждую косточку. Его тело — безвольный кусок мяса, который, непременно, уже где-нибудь начал гнить, и Холмс убежден: движется он только благодаря рефлексам.
Как лягушек били током. Обезглавленных.
Шерлок помнит о них с детских лет.
Обезглавленные лягушки. Прыгающие, пляшущие, дергающие перепончатыми лапками.
Холмс останавливается на полпути к коридору и смотрит на собственную руку, смотрит, нет ли между длинных белых пальцев тех самых перепонок.
Вдруг, он лягушка?
Вдруг, на нем уже нет головы?
Конечно, есть, иначе бы она не болела.
В нос бьет запах нечистот и стылой блевотины. И еще запах чего-то кислого. Жженая пластмасса — туда же. На лестничной площадке Холмс чуть не сбивает женщину, присевшую для малой нужды и задравшую джинсовую юбку. У нее светлые волосы, свалявшиеся в сальные колтуны. Холмс смотрит, как из-под нее текут в разные стороны ручейки: один бежит к нему под кроссовки, другой — к краю лестницы, падает со ступени, остается на цементе бурой лужицей.
— Чего уставился? — спрашивает женщина и встает, одергивая юбку.
Она толкает его в плечо и уходит. Холмс хватается за перила; он склоняется над пролетом, тонкая ниточка слюны стекает у него изо рта, долго тянется вниз, а потом рвется, и Шерлок чувствует ее холодный остаток у себя на губе.
Признаться, он ненавидит это место. Ненавидит все, что связано с ним. Ненавидит одежду, в которой сюда приходит, и собственное отражение в зеркале, когда ему удается доползти до дома.
Лягушка с перепончатыми лапами.
Наждачка позади все травит свои байки. О парне, который вышиб себе мозги. Вы слышали о таком, спрашивает он, слышали?
На крыше городской больницы.
На крыше Бартс, уточняет он.
Он знает множество деталей. Какая умница, этот наждачка. И где он только раньше был со своими бесценными сведениями.
Шерлок ловит себя на мысли, что с радостью бы бросил его через перила. Жаль, что он далеко.
А был близко, смеется сознание.
— Там не было перил.
Там было окно.
Сознание у Шерлока имеет особенный голос. Сардонический, певучий, с мурлыкающим ирландским акцентом. Когда-то он принадлежал тому парню.
Это о нем говорят наждачки в той комнате.
Сознание откликается нарочито изумленным возгласом на каждую ново оброненную деталь.
Ты только послушай, только послушай, верещит оно от восторга, и Холмс отмахивается, просто, рукой по воздуху, от кого-то, стоящего сзади. Он верит в то, что это поможет — и это действительно помогает.
Шерлок кубарем спускается с лестницы, путая ступеньки в темноте, дважды чуть не потеряв равновесие. Он бежит отсюда — от наждачек, смрада, тягучего голоса у себя в голове. Он знает, что вернется, но вернется он не за кокаином — за этим голосом, без которого, кажется, уже давно разучился жить.


Холмс закатывает рукав своей рубашки, сжимает кулак, старательно вглядываясь в кожу на предплечье. Он видит синие широкие вены и очертания лучевой кости, насчитывает семь мелких синяков, еще достаточно ярких, и два — почти сошедших, оставшихся на нем лишь блеклыми пятнами.
Джон не звонит.
Холмс берет в ладонь телефонную трубку. Ни пропущенных вызовов, ни новых сообщений. Он долго смотрит в пустующее кресло перед собой, а затем подрывается на ноги, отставляя его в сторону.
Глупый Шерлок, кто-то дразнится эхом, Холмс встряхивает головой.
Шерли-одиночка, продолжает голос, и детектив хватается за скрипку, вскидывая ее на плечо. Четверть минуты он стоит так, с занесенным над струнами смычком. Пытается успокоить дыхание и вслушаться в тишину гостиной. Он стоит с этим смычком, как с занесенным оружием, но слышит лишь мерное тиканье настенных часов.
Напряжение падает, опускается медленно, как ртуть в градуснике. Шерлок с глубоким выдохом закрывает глаза.
Шерли-дурачок, снова верещит рядом, и Холмс понимает, что к черту позабыл все свои ноты.



***


К нему приходят люди. Разные люди с их убитыми собаками и изменяющими супругами. Каждый день — по дюжине человек, и у каждого своя особенная беда.
В прихожей пахнет смесью дамского парфюма. У мистера Хоггарта несет изо рта. Хоггарт говорит: я знаю, кто убил Элен Ройс.
Элен Ройс — старуха восьмидесяти пяти лет, прожившая достаточно, чтобы украсть у социума приличное воздаяние собственной старости. Этот визит — последняя дань в лице мистера Хоггарта, посланного своей невестой Жаклин Ройс. Нет, Элен не убили. Она умерла от асфиксии, не сумев прожевать бутерброд своим беззубым ртом.
Проблема не в том, кто убил Элен Ройс. Проблема в том, что Шерлок Холмс — это доступная конфронтация всем людским несчастьям.
Когда-то ему это нравилось.
С тех пор в телефонном справочнике набралось с тысячи адресов, вычеркнутых красных маркером. Дешевых бессмысленных драм. Это несложно — отличить происшествие от драмы. Многие люди так и живут: закидываются антидепрессантами и новостями по ночному ТВ, соседскими разговорами под боком, размороженными полуфабрикатами на ужин. Им начинает не хватать драм. Не хватать несчастий. Они готовы впиться в любое ничего не значащее событие, высосать из него все, что только можно, и все, что нельзя.
Но — минуту. Здесь не приемная психотерапевта.
Джон все никак не желал это понять.
Холмс проверяет мобильный.
Не то, чтобы он был бессердечной скотиной. Просто ты слишком горд, а у доктора Ватсона свое, особое, семейное счастье.
— Вам пора, — сообщает он Хоггарту. Шерлок захлопывает дверь тут же, стоит только тому переступить порог.
Скучно, как скучно, ноет голос у него в голове. Нужно признать, он стал намного тише.


Тишина в квартире начинает звенеть. Холмс срывается, когда ее не разрушают даже выстрелы по стене. На полу стоят пыльные ящики с кипами бумаг. Газеты и вырезки, папки, письма, копии, все, что не сохранено в электронном виде — все, что теперь стало почти уникальным.
В этих ящиках сотни имен. Каждое обличает склонность к фетишизму.
Все это с грохотом отправляется в мусорный бак.
Нет, это нельзя назвать «разбитым сердцем». Какие пошлые наименования, Шерлок. Это нельзя назвать депрессией или очередной навязчивой идеей.


В этот притон сбегают все те, кого он отверг.
Бросьте. Он ведь не мать Тереза.
Но – признайся, не так уж сложно порой взять на себя пару-тройку сторонних бед.
Холмс сует деньги типу на лестнице. Он почти не замечает, как трясутся руки; красные линии в телефонных справочниках перестают быть ровнее день ото дня. Во всем виноват этот зуд — где-то внутри, в глотке, в самом зобу.
Гниющее сознание. Изголодавшаяся по порошку кровь. Неутолимая пустота без всякого рода определенности.
Это не имеет ничего общего с «разбитым сердцем». Здесь нет ничего общего с угнетением, апатией или непроглядной аномальной тоской.
Это пустота, которую не забьешь бытовым шлаком. Это хлыст, гоняющий из одного угла клетки в другой. Кокаин в борьбе с адреналиновой ломкой — что сильнее? Можно довести себя до состояния полной зависимости. Так, чтобы под утро сводило зубы от боли и участившихся судорог в состоянии абстиненции. Можно повысить дозу. И жить с этим голосом у себя в голове. Пойти дальше. До конца.
Полностью себя отпустить.


Иные остаются здесь на месяц. Некоторые не возвращаются совсем.
Холмс с тихим гортанным хрипом откидывается на матрас, зажимая себе руку. Вены вот-вот высадит из-под кожи. Он хрипит до тех пор, пока из горла не начинает рваться задушенный стрекот.
Это не зависимость. Он все рассчитал. Пока — это просто бегство.
Странная женщина является к нему в дом. Странная женщина с темными волосами. С которой приходится быть человеком. Кажется, она ему нужна — или не слишком, он еще не решил.
Эта женщина с повадками шестнадцатилетней нимфетки. Типичная офисная проститутка с малиновыми губами и приторными сладкими духами от Dior. Он помнит ее имя, но то носит исключительно оттенок стратегический цели. Так зовут секретное оружие. Детская игра в шпионов.
Еще не наигрался?
Голос становится реальнее и глуше.
Шерлок с трудом открывает глаза.



***


— Ты сам как шестнадцатилетняя нимфетка, — как-то заявляет ему Джеймс. Он сидит рядом на матрасе. Кажется, курит. Кажется, это его, Холмса, сигареты. Он курит, спрашивает — будешь? — и Шерлок качает головой.
Головой покачать легче, чем поднять руку.
Джеймс курит, пуская в потолок колечки сизого дыма.
— Бегаешь ко мне на свидания, как к какому-то старому ублюдку.
— Знаешь что, — говорит он под конец, — мне стоило бы тебя трахнуть по всем законам жанра.
Шерлок замечает, что не знаком с такими жанрами. Джим смеется в ответ. У него всклокочены волосы на затылке и расстегнута рубашка на груди. Верхние три пуговицы. Джим рассказывает про теракты в Норвегии. О том, как один псих изготовил взрывчатку из удобрений и дизельного топлива. А потом подорвал четыреста с лишним человек к чертям собачьим.
Он загадывает Шерлоку загадки. Например, скольким людям отсекло по левой руке в том теракте.
— Ну же, Холмс, думай.
И Холмс думает. Думает не о том, как умудрился этот ненормальный протащить взрывчатку мимо трех постов охраны и сторожевых собак. Он думает об отсеченных конечностях, думает до тех пор, пока вкус крови не начинает мерещиться ему на языке.
— Семи, — наконец заключает он вслух.
— Пятерым. — Джим серьезен, как никогда. — Двое по правой стороне за прилавком спокойно могли увернуться.
Детектив жмет плечами. Спорить у него нет ни настроения, ни сил.


Пока это лишь бегство. Бегство к бесплотным загадкам и давно забытым именам.
Это необходимо для работы.
Джим в голове чертит ему несуществующие схемы. Он чертит ему дом Чарльза Магнуссена, от мнимого подвала до телевизионной тарелки на крыше — весь из стекла и пластика, одни неорганические материалы. С таких поверхностей без труда сходит любая грязь.
— Это чтобы ему было удобнее кончать на стены, — предполагает Джим без тени шутки в голосе.
Джим говорит, и говорит, и говорит. Джим может вещать без умолку всю ночь напролет и растаять под утро со вспышкой последнего наркотического дурмана.
Холмсу не хватает его голоса. Его вечной кавалькады над ухом.
Потом ему начинает не хватать тлеющей сигареты в его пальцах.
А потом — колких глаз, жалящих, как два уголька, как обугленная ложка с грязной накипью и закоптелым выпуклым брюхом.
Он добавляет несколько миллиграмм, тщательно взвешивая пропорции. Рост, вес, группа крови, возраст. Джеймс ускользает. Наркотика становится мало. Сердце скрипит в груди каждое утро и в глазах лопаются сосуды.
Холмс едва доживает до вечера четверга по установленному им графику, чтобы окончательно не впасть в зависимость.



***


Наконец он решается. Альберт — да, кажется, так его зовут.
— Мне нужно что-нибудь посильнее. — Говорит Холмс, пихая ему в руки смятые десятки, все, что удалось наскрести сегодня в ящике комода, Шерлок даже не считал, сколько там. — Что-нибудь… С продолжительным эффектом.
Этот тип в капюшоне и черной толстовке, с желтыми зубами, перебирает деньги. Одну бумажку за другой. Те шуршат в его руках.
— Паршиво выглядишь, приятель, — замечает он. И улыбается. Своими желтыми зубами.
— Накинешь двадцатку — клянусь, обеспечу тебе полный улет.
Альберт улыбается, когда выхватывает нарытую в кармане мелочь у Холмса из рук. Улыбается, когда пододвигает стул. Улыбается, когда усаживает его, давя на плечи. Улыбка у Альберта торгашеская. Джон бы сказал, мерзкая. Но Джон не скажет.
У Джона свое, особое, семейное счастье.
Холмс воспроизводит эту мысль сам. Воспроизводит голосом Джеймса, но его здесь нет. Его нет уже третьи сутки.
— Давай руку, приятель.
Ему что-то впрыскивают в вену, отчего земля моментально уходит из-под ног и боль утекает из тела, будто кто-то открыл маленький краник на затылке. Уходит шум из облезлых стен, жужжание бьющей в стекло мухи. Уходит шуршание купюр у Альберта в руках. И в голове эхом отзывается фраза: «Ева, детка, подойди».
Холмс не видит Евы. Он видит черные выжирающие глаза. Он видит Джеймса, стоящего на коленях между его ног.
— Скучал по мне?
Джим смеется. У него острые белые зубы и тихий смех. Странный. Словно он расчетливо толкает кислород у себя из легких. Дробит на ровные порции, взвешивает их каждую долю секунды.
Он стягивает с Шерлока брюки. Гладит его холодную кожу, мнет ее пальцами, так, что следом за ними остаются белесые следы.
Джим говорит про вооруженное ограбление в супермаркете под Бирмингеном. И о перевернувшимся туристическом автобусе. Джим расписывает в красках, как один из этих бедолаг-туристов сгорел живьем. Об этом писалось в утренних газетах.
А потом его губы смыкаются на члене.
Шерлок давится воздухом. Он напрягает мышцы, сердце бьется изнутри, как в натянутый барабан. Тяжелое. Оно наверняка болит. Болит, но Шерлок не чувствует этого. Он сжимает пальцами виски.
Как удалось Дебере Джонс из Сан-Францисско так быстро получить гражданство?
Вся кровь, которую Холмс чувствует, которая толкается по венам вместе с этим барабаном у него в животе, приливает к паху. Больно там – от нестерпимого желания кончить.
Куда запропастились серьги Линд Стоун, врученные мужем на годовщину их свадьбы?
— Хватит… Хватит!..
Шерлок вцепляется Джеймсу в плечо, тот — в его бедра, вынуждая толкнуться в горячую влажную глубину своего рта.
Скольким на деле удалось выжить во вчерашней аварии в Сохо?
Где сейчас пропавший без вести двенадцатилетний Кристиан Шепард?
Какую роль играет для правительства бизнесмен и спекулянт Чарльз Магнуссен?
Как устроена система охраны в его хранилище?
Какие… Какие…
Холмс срывается на сдавленный крик. Его зубы громко скрипят друг о друга, и спину выгибает так, что, кажется, вот-вот переломится хребет.
Он кончает Джеймсу глубоко в горло, сипит, наконец, опуская руки. Он чувствует, как пульсирует каждая жилка в его теле. Как стянутый в узел ком нервов распрямился. Как те натянулись и ослабли, и сам он обмяк на стуле, толком даже не чувствуя тот под собой.
Джим поднимается на ноги. Утирает рот рукавом рубашки.
Как и прежде, он остается с ним до утра. Но молчит.
В голове у Шерлока пусто.
Пусто. Тихо. Темно.
Его переносят на матрас, кладут на дальний, ближе к окну.
Джим садится ему в ноги. Достает сигарету из пачки в его кармане.
— Без меня ты ничто. — Говорит он и стряхивает пепел на грязный цементный пол.

@темы: Sherlock BBC, Fanfics

---

Я считаю, в ноябре каждый порядочный человек должен от трех до десяти дней проваляться в депрессии. Если вы почему-либо не валяетесь, как алюминиевая ложка, это говорит о недостаточно тонкой душевной организации. Поэтому хотя бы не признавайтесь никому, не позорьтесь.

© Марта Кетро, "Справочник по уходу и возвращению"

@темы: ©

---

Самайн

Помнишь, ты, Сказочник, мне говорил: к таким, как мы, в окна стучится Самайн. Он приходит под вечер, когда догорает камин. В его руках рвется ветер, ты говорил: мы – всадники Смерти, сбившиеся с пути.
Он нас отведет к скакунам.
Ты шептал мне о том, как мы сядем с ним в седла, как в руки возьмем удила, и кони помчатся по воздуху, высекая копытами дождь. Зачернеют под нами пустые гнилые дома. Вытяни руку – и звездную пыль соберешь. Развернутся под нами поля, заснуют огоньки по болотам. Ты расскажешь о том, как в здешних местах свой конец нашел кто-то, и был он, скажем, рыбак иль невеста, которую бросил жених. Но мы не из них. Мы свой гейс не нарушим, и наша свобода отныне не знает конца.
Такие, как мы, рождены для дождливых небес, меж созвездий Весов и Стрельца.
Для закатов без солнца, где сизая мгла заполняет собой города. Не для воя гудков или шелковых штор, неоновых кличек «Гермес».
Мы оттуда, где Ирландия спит на своих каменистых боках.
Мы оттуда, где осенью дышит чернелый злой лес, его ветви голы. Погляди на него свысока. Он все золото сбросил к ногам, то гниет у корней, запахом ветхлым ублажая рой ведьм. И чертят те мелом на скалах чудные круга.
А мы все летим сквозь проливни, ветер и дым, и склоняют к нам головы духи забытых степей. Вот мелькнул в облаках многокрылый седой Херувим и исчез, растворяясь в зыбком тумане огней. Мы летим, уносясь в бесконечные дали, к вечно мерзнувшим льдам. По морям, к снегопаду, к вою воскресных волков. Не устанут те кони. Ты шептал: никогда, никогда.
В вечном беге застынем с тобой на границе веков.

***

Тишина царит в доме. Тает свеча, и вино наполняет бокал. Ты хмельной и веселый, потерянный только слегка.
Ты все ждешь той руки, что однажды коснется стекла.
Но никто не идет. Не мерещится в сумрачной мгле. И насмешливо смотрят меж строк со страниц, где загнуты три уголка, два брата германских. Они в детстве явились тебе.
Ты им не верь. Лучше выпей еще, пусти дым в потолок. Ты давно видишь то, что другим не дано. Не надейся на ложь эту зря.
Пусть и дальше вливают в висок своей сказки больную мигрень.
Ты смеешься, и бьется в окно запоздалый канун Ноября.

@темы: Sherlock BBC, MorMor, Fanfics, Fairytales

---

Господи, я прошу не о чудесах и не о миражах, а о силе каждого дня. Научи меня искусству маленьких шагов.
Сделай меня наблюдательным и находчивым, чтобы в пестроте будней вовремя останавливаться на открытиях и опыте, которые меня взволновали.
Научи меня правильно распоряжаться временем моей жизни. Подари мне тонкое чутье, чтобы отличать первостепенное от второстепенного.
Я прошу о силе воздержания и меры, чтобы я по жизни не порхал и не скользил, а разумно планировал течение дня, мог бы видеть вершины и дали, и хоть иногда находил бы время для наслаждения искусством.
Помоги мне понять, что мечты не могут быть помощью. Ни мечты о прошлом, ни мечты о будущем. Помоги мне быть здесь и сейчас и воспринять эту минуту как самую важную.
Убереги меня от наивной веры, что все в жизни должно быть гладко. Подари мне ясное сознание того, что сложности, поражения, падения и неудачи являются лишь естественной составной частью жизни, благодаря которой мы растем и зреем.
Напоминай мне, что сердце часто спорит с рассудком.
Пошли мне в нужный момент кого-то, у кого хватит мужества сказать мне правду, но сказать ее любя!
Я знаю, что многие проблемы решаются, если ничего не предпринимать, так научи меня терпению.
Ты знаешь, как сильно мы нуждаемся в дружбе. Дай мне быть достойным этого самого прекрасного и нежного Дара Судьбы.
Дай мне богатую фантазию, чтобы в нужный момент, в нужное время, в нужном месте, молча или говоря, подарить кому-то необходимое тепло.
Сделай меня человеком, умеющим достучаться до тех, кто совсем «внизу».
Убереги меня от страха пропустить что-то в жизни.
Дай мне не то, чего я себе желаю, а то, что мне действительно необходимо.
Научи меня искусству маленьких шагов.


© "Молитва", Антуан де Сент-Экзюпери

@темы: ©

---

Полагаю, я не в состоянии писать однострочники: 967 слов вместо дозволенного 500. Черт с ним, пусть будет. Это же дебют в заросшем плесенью фандоме, эхей!

25.01.2013 в 22:37

Пишет  der Namenlos:

Т18-13. Гробовщик/Нокс. Сидеть на коленях у Гробовщика, есть печенюшки из чужих рук.

Солнце заливало суетливые улочки Лондона, плясало в грязных лужах под каблуками, отражалось бликами в мокрой брусчатке и еще не сошедшем снегу. Лондон хрипел и кашлял, пытаясь сбросить с себя февральскую стужу, люди ходили по нему облезлые и серые, с бледными холерными лицами и обветренными губами. Они боялись заболеть — и все же улицы были полны, и маленький мальчик, стоящий посреди переулка, коего толпа обходила, равнодушно задевая локтями, чувствовал болезнь в каждом втором.
За каждым вторым следовал неминуемый запах смерти. Но сейчас смерть была совсем рядом. Солнце путалось в золотых волосах, пекло затылок, а мальчик стоял, как вкопанный, не в силах оторвать взгляд от мужчины, рухнувшего наземь в десяти шагах от него. Он смотрел, как из приоткрытых губ сочится блеклая зеленоватая желчь. Люди шарахались в сторону, проходили, стараясь не смотреть, где-то впереди раздался испуганный женский голос:
— Врача! Кто-нибудь, позовите врача!
— Ух! Чего встал-то на дороге, сопляк? — взревел споткнувшийся о ребенка старик, и мальчишка шарахнулся в сторону, к узкой лазейке между домами.
Он в последний раз посмотрел на мужчину, на то, как к нему постепенно начали стекаться прохожие, те, кто был посмелее, наклонялись, чтобы проверить пульс.
— Оттащите в сторону. Пусть заберет экипаж.
— Да он ведь еще живой! Нужен врач!
— Скорее, врача!
Люди не были столь равнодушны, как часто уверяла его мать, и все же их страх был слишком противен, мальчик не видел ничего страшного в смерти. Он единственный здесь, кто знает, как выглядит настоящая смерть. Когда-нибудь он сам станет ею.

Дома расступились, встречая мирной тишиной двора, до слуха донесся заливистый собачий лай. Мальчик спустился по ступеням аллеи, прошел вдоль склонивших головы фонарей (днем они висели прозрачные и слепые, и ему казалось, будто они спят), свернул в очередной перешеек. Там, в разъеме, где кончалась тень, жила и кипела площадь. Возвращаться к людям не хотелось.
«Гробовщик».
Вывеска, съехавшая набок, кажется, была готова вот-вот упасть. И все же парнишка остановился, рассматривая причудливую резьбу на орнаменте. Из приоткрытых дверей пахло теплом и чем-то сладким — чудной запах для похоронного бюро. Он подступил ближе, заглядывая в щелку, в вязкий густой полумрак. Уголки гробов поблескивали в пыльном луче, сочащемся из грязных стекол. На столе по центру лежала женщина в красивом сиреневом платье. Она была совсем не похожа на труп, скорее, на принцессу из какой-нибудь древней сказки. У нее были пышные темные локоны, руки покорно сложены на груди. Мальчик чуть прищурил глаза, поправляя очки: у женщины был точеный правильный профиль.
Эта смерть не имела ничего общего с той, что видел он двадцать минут назад. Он знал, что смерть не страшна, но он еще не встречал такой красивой смерти. Хотелось подойти поближе, рассмотреть внимательнее, и мальчик смело шагнул через порог, со скрипом отворяя дверь. Запах выпечки окутал его приятным дурманящим облаком. Он прошел ближе, к столу, с затаенным дыханием заглянул в лицо женщины. Та еще была молода. На ее коже не осталось ни единого следа от холеры, будто все сошло в тот самый миг, как перестало биться ее сердце. У нее были темные длинные ресницы и тонкие брови вразлет, высокие скулы, красивая белая шея. На нее хотелось смотреть и смотреть, и мальчик смотрел, пристроившись на стул, стоящий рядом, и подперев кулаком подбородок.
В людском мире он давно перестал бояться. Он совершенно не боялся людей. Только вздрогнул от неожиданности, когда сзади раздался грудной, отравленный приторным весельем голос:
— Так-так, а ты что еще за пташка?
Мальчик обернулся. Мужчина с длинными серебряными волосами склонился к его лицу.
— Так-так… — Засмеявшись, он поддел пальцами очки на мальчишке, тот неловко поправил их, не давая им свалиться с переносицы. — И как же тебя зовут, юная смерть?
— Рональд. — Мальчик смутился. Откуда этот странный незнакомец узнал, что он жнец?
— Рональд Нокс, — все же продолжил он, и, подумав еще немного, добавил: — сэр.
— Рональд, — эхом повторил незнакомец, и улыбка на его губах, пересеченных шрамом, стала шире. — Ты уже не боишься мертвецов, да, Рональд?
— Нет. — Нокс замотал головой, и затем скосил глаза на покойницу. — Я думаю… Думаю, они красивые.
— О, ты абсолютно, совершенно прав. Они очень, очень красивые. Хочешь печенье?
Гробовщик протянул ему косточку, зажатую меж двух длинных черных ногтей, и мальчик понял, откуда взялся в конторе запах выпечки. Рот моментально наполнился слюной. Поблагодарив, Рональд принял угощение, чем вызвал у седовласого довольный тихий смех.
— Пойдем. Я покажу тебе, как делать их красивыми. У нас с тобой нынче много работы, холера в Лондоне не хочет засыпать.
В глазах Рональда загорается детское наглое любопытство, и, когда Гробовщик протягивает ему руку, он крепко хватается за нее, соскакивая на пол. Они спускаются вниз по лестнице, сладкий запах там начинает остывать, весь день они проводят, увлеченные тем, чтобы сделать мертвецов красивыми. А вечером, на закате, они вдвоем сидят на лавке перед конторой, и Рональд, устроившись на коленях у Гробовщика, выхватывает зубами из его рук очередное печенье.

— Ихихи… Чудесная маленькая смерть… — смеется Гробовщик, и Рональд, в очередной раз вспомнив об этом странном разоблачении, вдруг осеняется догадкой, тянется к длинной челке, отводя ее в сторону и заглядывая в зеленые, горящие, в точности, как у него самого, глаза.
— Не может быть… — шепчет он, его шепот звенит от восторга. — Вы?..
— Тшшш… — Гробовщик подносит к губам длинный тонкий палец. — Ты ведь еще придешь ко мне, да, маленькая смерть?
— Конечно! — Рональд едва не валится с колен, но Гробовщик успевает ловко удержать его за воротничок рубашки. — Завтра! И послезавтра! И после-послезавтра!
— Рональд!
Нокс спешивается тут же, втягивает голову в плечи, оборачиваясь на отклик.
— Да, мам?
— Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты никуда не убегал? Я едва на ногах стою после смены, а еще должна тебя разыскивать по всему Лондону? Я что, зря беру тебя с собой? Живо сюда!
— Извини. — Шепчет Рональд Гробовщику и слезает на землю, подходя к облаченной в строгий диспетчерский костюм мадам. Та берет мальчика за руку и молча кивает Гробовщику, тот отвечает тем же.
Уходя с матерью, Нокс бросает взгляд через плечо и произносит одними губами: «я обязательно приду». Гробовщик салютует ему косточкой, а потом еще долго сидит на скамье, наблюдая, как скрадывается солнце, завершая первый мартовский день.

@темы: Kuroshitsuji, Fanfics

---

От простуды оправился Лондон почти, но дрожат анемичные руки – Банка свежей лазури, свалившись с небес, разлилась. Без стыда измарала Пресный полдень, холодные крыши домов, мелким крапом упала на брюки, Отразившись от луж, что исчезли почти, не стерпев лучевого накала; Солнце гладит затылки нелепых людей – отвлекает, чтоб впиться в глазницы Жгучим когтем своим и оставить тавро. По окружности выжечь «болваны». Шаг. Другой. Эй, полковник, взгляни-ка на нас – по проулкам туманной столицы За весной по пятнам двое первых идут. Позабыв про вселенские планы, Скалят зубы в улыбке почти-что-живой и смеются почти-натурально, Пусть не за руки, пусть друг от друга на шаг, но так тесно, как только возможно. Этот город спросонок не помнит о нас; для него все вокруг пасторально- Безмятежно. А мы... Пару дней тишины - и взорвем эту скуку безбожно, Но потом. Не сейчас. Мне сейчас не с руки разрезать по кусочкам картину. Слышишь? Ветер призывно скулит в проводах. Он запутался - вот бестолковый; Со шнурами смешавшись, в косицу сплетясь, выпрядает свою паутину, А лучи – по плечам и к макушке, наверх. Греют – даром что темноголовый. Мир не знает, что мы разрушаем его. Для него все равны... как для смерти. Он встает – мы уже наточили ножи; он под тихий их лязг засыпает. Но сегодня... не так. Все в чехлах, по углам. Приутихли, попрятались черти. Мы идем. Мы живем. Мы – почти-как-они. И над Лондоном Солнце Бывает. by HeyOkay

запись создана: 09.05.2013 в 01:02

@темы: Sherlock BBC, MorMor

---

Bernadette,
You are my liberty,
I celebrate the day
That you changed my history.
Oh, life and death
Will always lead you into love and regret,
But you have answers
And I have the key for the door
of Bernadette.

@темы: Music, Visual, Fairytales

---

Хэдканонный факт. Уильям Картер видится бесспорно красивым мужчиной. Это красота пропащего человека, черного изнутри. Эгоистичная, холодная, и заметить ее можно лишь тогда, когда та самая чернота начинает сочиться из глаз, отравляя собой пространство.

В этот же момент красота становится губительной.

Уильяма Картера любили женщины. Фокусника и темного мага. Он завораживал их и притягивал к себе, они сами забирались к нему в постель, а он просто брал предложенное, не особо заботясь о том, дабы что-то отдать взамен. Он просто пользовался чужим решением, полноправно не неся за него никакой ответственности.
Связавшись с Грю и еще будучи в этом мире, он сломал не одну жизнь.

Какая-то путана ластится к нему, как кошка, подвыпившая и дурная, он сидит и смотрит пустым хмельным взглядом, острым, колким, мечтая о том, чтобы весь мир упал к его ногам. иногда разминает пальцы — и тени на стене оживают, скалятся, им голодно, они хотят ту самую жизнь, что сейчас стучит у него под рукой: от девицы пышет жаром и молодостью, у нее румяные щеки, белая кожа, влажные губы. Но ему плевать и на нее, и на тени, он где-то далеко в своих мечтах, в сотый и тысячный раз прошагивает путь к своей цели, достигает ее, он там — на вершине, а не в душном номере отеля на соседней улице от варьете.
Девице надоедает быть незамеченной, она мягко берет его за подбородок, поворачивает к себе, целует, а на утро выходит вся выпитая и пустая, и умирает где-нибудь через месяц, черт ее знает, от чего. И появляется новой Тенью в очередном спектакле фокусника.

@темы: Don't Starve

---

Его сила в этой страшной открытости. Таких я еще не встречал.

@темы: ©, Дом, в котором...

---

По чуть-чуть буду сублимировать. Черт возьми, меня просто вскрывает.

Там уходят полями бескрайними, возвращаясь тугими соцветьями, на ладони упавшие — ранены, склеены, слеплены, помолитвены.

В этом Доме пропахло полынью, здесь не мерзнет табак в ломких пальцах. В этом Доме почти нет бескрылых — лишь восставшие в божеских пяльцах.
В этом Доме занозят перила, здесь не явится прошлое словом. В этом Доме живут воедино — благодатью-крестом-с-приговором.
В этом Доме открыты все двери — и у каждого ключ свой в кармане, в этом Доме замки-скарабеи и луна в грязном битом стакане.
В этом Доме полным-полно жизни, здесь вся солнечность в тягость закату. В этом Доме полным-полно мира, здесь сердца по пятнадцать каратов.

В этом Доме прохожему — пустошь, тишина молчит немо-судящим. В этом Доме почти нет бескрылых — и бескрыл сюда всякий входящий.

@темы: Дом, в котором..., Fanfics

---

03.08.2013 в 11:28

Пишет  giarossin:

Этот момент, когда тебе показывают тизер третьего сезона, а ты ловишь себя на мысли, что это дюже любопытно, но чудно и диковато, ибо у тебя в голове третий сезон давно показан. И четвертый, и пятый даже, пока главные герои не послали нахер съемочную бригаду и не ускакали на гнедых скакунах в закат. Но эти твои главные герои совсем не те, что в показанном тизере.
Канон BBC встретил Хэдканон и охуел.
- Кто ты такой?! Почему ты такой огромный, полосатый и странный, - спросил Канон, ошарашенно ставя корзинку с новым тизером на стол.
- Это чтобы лучше тебя видеть, - объяснил Хэдканон и зубасто улыбнулся.

© земля ника

@темы: Sherlock BBC, #уруру

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

15.07.2013 в 16:21

Пишет [J]giarossin[/J]:

что-то совсем обожаю этого типа
Стервятник делится со Слепым планами организации своих похорон.
— Прошу поместить меня в стеклянный саркофаг и не оплакивать дольше суток.
— А как же бедные Птички? — спрашивает Слепой.
— Птичек можете замуровать рядом. Их и все мои кактусы. Процедура будет подробно описана в завещании, так что не беспокойся ни о чем.

<...>
— Как в старину погребали, с лошадьми и с челядью, — мечтательно говорит Стервятник. — Так и меня прошу схоронить среди кактусов. На каждое веко положите по серебряному ключику, а в руки — две скрещенные отмычки…

© «Дом, в котором...»

@темы: ©, Дом, в котором...

---

tumblr возрадовал


Wilson: Why aren't their any cat creatures in this dimension?
Maxwell: Because I'm allergic.
Wilson:
Wilson: Why no horses then?
Maxwell:
Maxwell: -sighs- Wilson I hate you, and that's why there's no horses, so you aren't a lazy bloke and your energy runs out easily, leaving you without supplies most of the time. It slows you down. Besides, all of that work you do makes you muscled and sweaty.
Wilson:
Maxwell: Anymore damn questions?


Wilson: Why don't you slip into something more comfortable, like a coma?
Maxwell: ... I don't exactly hate you, but if you were on fire and I had water, I'd drink it.
Wilson: -glares- You are so old, your birth-certificate expired.
Maxwell: -grins- You are proof that God has a sense of humor.
Wilson: You're as useless as a screen door on a submarine!
Maxwell: Do you want to fight like men, right here, right now?
Wilson: Let's go, I'm ready!
Maxwell: I'll eat your liver with some fava beans!
Wilson: ... did.... did you just make a Silence of The Lambs joke?
Maxwell: You've... you've watched it?
Wilson: -hugs him-
Maxwell:
Maxwell: -hugs back-


Wilson: I wonder why you created bishops when you are a demon
Wilson: -long sip of coffee-
Maxwell:
Maxwell: Oh.


Wilson: Remember when you died once?
Maxwell: Remember when you died more than a million times?
Wilson:
Wilson: Good times.


Wilson: Sometimes I wonder what would've happened if you never existed
Maxwell: You would've died a boring, lonely life
Wilson: Oh, right.

@темы: Don't Starve

---

Вообще, давно пора ввести слово Бертон как некий оценочно-жанровый эквивалент.
Жанр #бертон. Сделано на #бертон. Don't Starve — это #бертон, Alice Madness — это #бертон. Джим в черных вязких сказках Гримм — это #бертон.
Все охуенно-черно-сказочное — это #бертон.
По-русски, конечно, звучит не особо, but English makes everything better.
Я люблю тебя, Тим.

---

Внезапно захотелось, чтобы любило меня много-много красивых женщин.
Легкий хмель с медовухи.
Конфеты невкусными оказались.
Захаживал дядя полицейский, тыкал удостоверением в морду, спрашивал, похож ли, смотрел паспорт, снимал показания — соседка написала заявление на жильцов из пятой квартиры. Как лох, узнал последним, что все это время они барыжили наркотой.
Люблю доводить Уилсона до полного истощения. Мне нравится, когда он просит у меня покушать.
Рабочую почту проверять не хочу. Сделаю вид, что улетел на Гавайи, где меня будет любить много-много красивых женшин.