В этот раз все начинается с Misty Mountains, темноволосой головы в руках Морана, Морана, несущего полуживого Джима на руках.
Голова Джима в руках Морана — нечто сокровенное, интимное, личное. Эту деталь он кинул мне в затылок. Больно прилетела и приятно легла в руку. А потом Colonel сказал:
— После стен МИ-6 Джим явно получил новую нотку сумасшествия. У Джима слезы — неосмысленные, разрыв на мелочах.
Могли бы быть причиной прикосновения чужих людей?
Так давно работает пунктик про прикосновения, своя непристроенная деталь. И тут ты видишь: можно объединить, деталь к детали, зубцы к зубцам. Закрутится одно — и дальше, как цепная реакция. И вот — новый сектор, и у ракеты новое крыло.
Далее скопировано из диалога:
• О сущности прикосновений.
Почему я не думаю касательно прикосновений, не уверен. Потому что сами по себе прикосновения ничего не значат, важно то, что вкладывается в них самих, это язык тела, который Джим неосознанно читает, и ему мерзко читать то, что обычно закладывают люди в жесты, именно поэтому он так терпеть не может прикасаться к ним. То есть, в рукопожатиях он видит лживость, подоплеки, о которых даже не идет речи, и то, что его отталкивает в первую очередь — это сальный примитивизм, сальные улыбки, игры, которые он сам давно уже перерос. Но, думаю, Джим был бы не против пожать руку Майкрофту.
Джим в конце пожимает Шерлоку руку. Но это настолько пропитано иронией, что воспринять это прикосновение серьезно, кажется, тяжело даже самому детективу. Он как-то не верит в то, что Джим ему протягивает руку, неуверенно пожимает ее в ответ, а Джим просто смеется над ним, уже одним этим жестом. Это как старому закореневшему профессионалу подыграть новичку, дав ему выиграть и тем самым выставив его шутом.
И почему я в таком мерзостном контексте не вижу прикосновения в МИ-6. Потому что они не несут ничего, что могло бы скрываться под маской. Они несут лишь прямой смысл — насилие, над которым Джим смеется. Это нагое, обличение, отсутствие каких бы то ни было масок. Голое средство, которое Джим не воспринимает как средство против себя.
Подкосить его, думаю, в гораздо большей степени может то, что Майкрофт на фоне этого насилия зацепил в нем что-то, что сделало Джима в какой-то момент уязвимым. Майкрофт вычленит в нем какую-то слабость, в которой Джим ни за что не признался бы себе сам, Холмс просто подцепит ее коготком, вытянет наружу, а потом, по ней — по этой слабости — будут бить. И перед тем, как Джим снова затолкает это себе во внутрь, под броню, пройдет какой-то промежуток времени.
Он не захочет себе признаться в том, что это было. Потому что это минипроигрыш. Но оно все равно будет болеть и саднить, и Джим не сможет осознать, что именно болит, потому что первый путь к излечению — это признание боли, а Джим не хочет и не собирается ее принимать.
• О не принимаемых слабостях.
Я думаю, этой слабостью могла стать идея, что все, сделанное руками Мориарти, не имеет смысла. Он живет ради игры, моментом, но моменты иссякают, и Джим обречен их вырабатывать сам, жить, придумывая себе врагов.
У Стругацких хорошо было об этом:
...И я, в общем, понимаю, почему это с тобой происходит. Где-то в подсознании у тебя сидит идейка, что любая сверхцивилизация — это все-таки цивилизация, а две цивилизации всегда сумеют между собой как-то договориться, найти некий компромисс, накормить волков и сохранить овец... И уж в самом худшем случае — сладко покориться этой враждебной, но импозантной силе, благородно отступить перед противником, достойным победы, а там — чем черт не шутит! — Может быть и получить
награду за свою разумную покорность... Не выкатывай, пожалуйста, на меня глаза. Я ведь говорю: это у тебя в подсознании. И разве только у тебя? Это же очень, очень человеческое. От бога отказались, но на своих собственных ногах, без опоры, без какого-нибудь костыля стоять еще не умеем. А придется! Придется научиться. Потому что у вас, в вашем положении не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет! Вот чего вы никак не хотите понять.
Первое: Это же очень, очень человеческое. Джим не любит отождествлять себя с людьми.
Второе: Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет!
Боль, которая раньше имела смысл, ее теряет. Игра с Холмсом, ради которой Джим и попадает туда, тоже теряет смысл. Все, что делается им, обесценивается в мозгу, это похоже на медленное отмирание клеток и его самого.
Единственное, что у него остается и что действительно имеет смысл — это Моран, поэтому Джим так цепляется за него в истерике потом. А тот держит его, держит его темноволосую безумную голову и поет ему Misty Mountains.
• О степенях свободы.
Джим. Джим Мориарти. В зеленых лугах Ирландии, где дышится спокойнее, чем в Лондоне. Джим смотрит в небо и впервые принимает спокойствие, которое не переносит, о котором уже почти забыл. И в какой-то момент он не может понять, почему уехал отсюда, никак не может вспомнить, хотя когда-то причина была для него очевидна. Сейчас уже слишком поздно, чтобы возвращаться. В нем будто перестроилась вся молекулярная цепь, стала абсолютно адаптирована под тлеющий Лондон со смрадным запахом дизеля и нечистот Темзы. Он понимает, что если останется здесь, то просто погибнет, задохнется от рухнувшей на него свободы.
Или в сказках, которые разрастутся в своей природной среде до чудовищных размеров и поглотят его, говорит Colonel.
Тени и образы, ползущие по закатному небу.
В Джиме сокрыта невиданная более ни в ком сила созидания, которая в рамках тесного жалкого мирка превращается в силу разрушения, потому что создаваемое им рушит стены привычных границ. А еще ее так много, что она разрушает его самого. Поэтому Джиму нужна окантовка. Ему нужен Лондон. Лондон-окантовка. Что-то, что будет гореть, но никогда не сгорит.
Моран и Лондон — две вещи в его жизни, которые будут гореть, но никогда не сгорят.
Моран в Лондоне, Лондон в Джеймсе, Джеймс в Лондоне.