По чуть-чуть буду сублимировать. Черт возьми, меня просто вскрывает.
Там уходят полями бескрайними, возвращаясь тугими соцветьями, на ладони упавшие — ранены, склеены, слеплены, помолитвены.
В этом Доме пропахло полынью, здесь не мерзнет табак в ломких пальцах. В этом Доме почти нет бескрылых — лишь восставшие в божеских пяльцах.
В этом Доме занозят перила, здесь не явится прошлое словом. В этом Доме живут воедино — благодатью-крестом-с-приговором.
В этом Доме открыты все двери — и у каждого ключ свой в кармане, в этом Доме замки-скарабеи и луна в грязном битом стакане.
В этом Доме полным-полно жизни, здесь вся солнечность в тягость закату. В этом Доме полным-полно мира, здесь сердца по пятнадцать каратов.
В этом Доме прохожему — пустошь, тишина молчит немо-судящим. В этом Доме почти нет бескрылых — и бескрыл сюда всякий входящий.
В этом Доме пропахло полынью, здесь не мерзнет табак в ломких пальцах. В этом Доме почти нет бескрылых — лишь восставшие в божеских пяльцах.
В этом Доме занозят перила, здесь не явится прошлое словом. В этом Доме живут воедино — благодатью-крестом-с-приговором.
В этом Доме открыты все двери — и у каждого ключ свой в кармане, в этом Доме замки-скарабеи и луна в грязном битом стакане.
В этом Доме полным-полно жизни, здесь вся солнечность в тягость закату. В этом Доме полным-полно мира, здесь сердца по пятнадцать каратов.
В этом Доме прохожему — пустошь, тишина молчит немо-судящим. В этом Доме почти нет бескрылых — и бескрыл сюда всякий входящий.