Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимым прокуратором город. Пал Ершалаим. Великий город будто не существовал на свете. ©В моем сознании живет некий Город.
Зовись он Новый Орлеан, Париж, Москва, Петербург или Лондон — он не изменится, но зачастую его зовут именно Лондон.
Это отсыревший город, с грязью, копотью, заводскими трубами, багряными рассветами над куполами. Город, в котором понамешалось множество религий и люди одичали, разметавшись по публичным домам и притонам. В нем кованые ограды, католические соборы с органами, джазовые кафе, утопшие в клубах табака. И каждый харкает здесь кровью на брусчатку, и обязательно найдутся те, кто будет этим городом править.
Башлачев назвал его Петербургом, но в его строках мне слышится тот самый город, тот самый "Лондон", их Лондон, со всей своей грязью и его правителями.
Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева в пустые рукава.
Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой, и крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.Меня завораживает эта песня. Потому что вот уже год, как Город этот у меня один-единственный, и правителей в нем двое, и они тоже единственные. И я знаю, кто из них говорит, кто молчит, я представляю то, как они дышат этим угарным воздухом, насыщают ядом свои сосуды и легкие, и я дышу, я живу, я отравляюсь вместе с ними.
Vol. 1«Если что-то должно сгореть – оно сгорит. Предчувствие скребется под кожей Себастьяна, гноится под ногтями Джима (половина крови под ними принадлежит полковнику). Не имеет значения, где они находятся — в парке, на улице перед 221B, на Оксфорд-стрит, у Себастьяна пистолет под пальто, у Джима — чертики в глазах; не имеет значения, где они сидят — на скамейке на Трафальгарской площади, дегустируя дозу наркотиков размером с порцию британского пудинга в престижном ресторане, или на новой выставке в Тэйт Модерн (где Себастьян видит больше огня, чем в глазах Мориарти, потому что искусство — это деньги, деньги — это власть, а власть — это всё, но всё же, такие вещи куда более прекрасны в огне); не имеет значения, где они лежат — на кровати с шелковыми простынями, что пропитались кровью с поверхностных ран, более страшных, чем смертельные, или где-то в Клэпхэм Коммон, потому что Джим любит классику, значит, и его люди любят классику, его киллеры живут рядом с Холмсом и Уотсоном, слушают стонущую скрипку каждый день. Ничего не имеет значения — их прошивают острые ощущения смерти, кровавые песни, погоня, у Морана есть царапины и шрамы, длинные, красные, больные линии на спине, следы игл на бедрах, налитые кармином засосы на шее, зеркально отражающиеся на Мориарти — пальцы вокруг белого горла, синяки на ребрах, белая пелена на глазах, взрыв крови в мозгу, они трахаются, горят, трахаются, сгорают, и мир окунается в безмолвие.»Vol. 2
«Лондон — это Лондон, это чёртов Лондон, это их королевство, одна винтовка схоронена в гипсокартоне, десять полуавтоматических — под половицами, под ожогами на паркете, под царапинами на потолке, где застряло несколько сирот-вилок. Джим сворачивается у ног снайпера на дырявом коврике, он в костюме от Тома Форда, который стоит больше, чем старый автомобиль Морана, но ему всегда недостаточно, всегда мало. Себастьян запускает пальцы в волосы Джима, массирует кожу шероховатыми подушечками пальцев, и это приятно, чертовски хорошо, они едят сэндвичи на южном берегу, холодный солёный ветер ерошит волосы; консультант сует руку под изгиб локтя снайпера, и тот прихватывает в кулак вихры на его затылке, склоняя к себе на колени. (Ты преступник до тех пор, пока ты мой, ты мой, ты всегда будешь моим), Джим всё шепчет нараспев, даже его шепот переливается в тональностях, он притягивает Морана за шею к себе, ненасытно толкается языком в рот и откидывает голову, потираясь затылком о его пах. Возвращение, их никто не узнает, киллер перегибает Джима через перила на мосту, как перегибал тех идиотов, из которых надо было вытряхнуть в воду признания, консультант вдохновленно симулирует ужас для прохожих, кричит, что его мобильник выпал в реку, что он не знает ничего, знать не хочет, от знаний умирают, знания — зло. Себастьян вытаскивает его обратно, отряхивает с него пыль, вполголоса замечает, что он и правда случайно уронил телефон; Джим только смеётся, что бы ты ни делал, Себастьян, ты делаешь профессионально, переплетает свои пальцы с его, где-то воркует голубь, и город вновь оказывается за окном, он всё ещё (всегда) цел и невредим.»
Vol. 3«И Лондон всё ещё не сожжён, по крайней мере, пока что; у Себастьяна кровь Джона Уотсона на ладонях, а Джим выдерживает на себе вес всей монархии, но долго так продолжаться не может. Ярость требует больше выстрелов, больше огня; лазейка в Гамлет Тауэр, бутылка дешёвого вина, чтобы отпраздновать новый год, который они увидят уже не здесь. Они увязли слишком глубоко в своих играх, в своей темноте, в своей природе, Лондон — по-прежнему их личное царство, и тонкие тянущиеся к нему пальцы Майкрофта так легко прострелить. Улицы пахнут мокрым асфальтом, волосы Джима приглажены назад, у Морана (вынужденно) тоже, консультант впервые говорит, что никогда не хотел, чтобы город сгорал — хотел прокурить его насквозь, сплести из всех вен кокон, засушить и принять, как дозу, одним вдохом сквозь пятифунтовую купюру, прочувствовать его в себе. Деньги — это не власть, улицы Лондона по-прежнему натянуты струнами в угрозе взрыва; взгляд Шерлока, когда он узнает, что проиграл, тишина Майкрофта Холмса после текстового сообщения в одну строчку — братья, кажется, выросли; возможно, Лондон — и есть настоящая власть. Шепчущее эхо кровавых, затянутых липким ужасом тысячелетий слышится в темноте, Джим сидит рядом с Мораном на дырявом коврике, ест пудинг, говорит, я хочу видеть, как он пылает, и Себастьян поднимается, толкая босой ступнёй ловушку для крыс, тушит окурок о ткань.
— Скоро.»Сколько бы солнца ни упало мне в глаза из окон моей спальни, каждый раз, просыпаясь, я все равно буду первые несколько секунд видеть перед собой этот Город.
В нем всегда царит Ноябрь, Грех и Агония. И привкус
опиума на языке.
[J]giarossin[/J], спасибо за все это.
